— Маргарита, опять вы нашего ранимого Алексея доводите? — Илларион продолжал злорадно радоваться, что Марго переключила своё внимание теперь на меня.

— Майор, и вы туда же? Черти! Уйду я от вас!

Я пошёл к столу подальше от этих остроумцев. Где-то Марго была права: мне надо было выговориться, перевести дух, выплеснуть накопившиеся эмоции. Но не мог же я это здесь при всех, кто пришёл почтить память Вероники. Не мог же взять и вывалить на других груз своих душераздирающих чувств. Хотя на Нику я частенько срывался.

Надо отметить, стол ломился от яств. Спасибо Михаилу, наготовил для поминок этот добрый человек столько…что можно неделю было поминать, прости Господи. И при всём при том шеф-повар «Пегаса» ни копейки не взял, мол добром Нике платит за добро. Мы расселись за столом. Я сел во одной главе стола рядом с фотографией Вероники в черной раме со злосчастным траурным крепом, Паше во главе стола напротив. Подтянулись ещё некоторые сотрудники Ники из «Просто Я». Словом, собрались поминать в узком семейном кругу. Не хватало только Вишнего. Мы негласно ждали Олега… И Вишний пришёл с букетом любимых Вероникой синих роз. Даже я не додумался подарить Веронике на прощание её любимые цветы. Впрочем, я мог оправдать себя тем, что был занят расследованием, да и организацией похорон занималась Настя, она то и венок заказала с этими проклятыми синими розами. Венок венком, а Вишний принёс мне в укор живые синие розы.

— Господа, приношу извинения за своё поведение на кладбище.

— Ничего, дорогой зам, мы сейчас все на эмоциях. Проходи, садись. Тут как раз рядом со мной место пустует. Цветы, стало быть, Нике?

И Олег сел рядом со мной, цветы мы положили около фотографии Вероники. Началась стандартная программа поминок, проводы с тостами, звон рюмок, женские слёзы с охами и вздохами, мужские серьёзные разговоры.

— Алексей Владимирович, что же вы совсем к еде не притронулись? Я вот по старой памяти приготовил ваши любимые пирожные с бананом и маскарпоне.

— Спасибо, Михаил, не знаю, как вас по отчеству. Я уже оценил ваши старания и пирожные свои любимые видел. Только, сами понимаете, кусок в горло не лезет.

— Можно просто Миша, без отчества.

— И вам тоже можно просто Лёша. Ника вас очень любила, это же вы её научили всем рецептам…борщ, диетические котлеты из курицы с кабачками?

— Котлеты готовить Веронику я научил, а вот кулинарный талант приготовления борща ваша супруга унаследовала от своей мамы. Кстати, зря вы ничего едите, вот морите себя голодом, наказываете, истощаете организм, а Ника там всё с неба видит и за вас переживает.

— Миша, вы правда в это верите, что они оттуда за нами наблюдают?

— Лёша, конечно. Знаете, я ведь тоже потерял в своё время жену и ребёнка. Моя Алина умерла при родах. Мы хотели назвать дочку Иридой, была такая древнегреческая богиня радуги, крылатая вестница. Жена очень интересовалась Древней Грецией. Врачи пытались спасти Алину с дочкой, как могли, но… Когда мне сообщили, что я потерял обеих своих девочек, то просто захотелось самому умереть. Моя жизнь потеряла всякий смысл. Я заглядывал в детскую комнату, представлял, как в колыбельной могла бы сладко сопеть моя маленькая Ирида, играя с маленьким плюшевым Пегасом — ещё одной древнегреческой любовью Али. И однажды я нашёл новый смысл жизни. Алиночка всегда говорила, что я вкусно готовлю, и мне надо открыть свой ресторан. Так я постепенно открыл свой ресторан, а название, как вы догадываетесь, и придумывать не пришлось. Мне потом снилась жена после того, как ресторан обрёл первую славу. Алина сказала, что присматривает за мной и очень рада, что я воплотил её мечту.

— Сочувствую вам, Михаил. Но у вас и правда замечательный ресторан.

— Спасибо. Приходите ко мне, всегда буду вам рад. И держитесь, живите, Вероника бы этого очень не хотела. Она слишком любила жизнь, но больше жизни Ника любила вас.

Шеф-повар «Пегаса» ушёл, и сам того не замечая, вселил в меня какую-то новую надежду, что я обязательно найду убийцу Вероники.

Фрау Ротенберг присела рядом со мной. Эти её очки…мне казалось, что я никогда к ним не привыкну. Волей-неволей мне всё время чудилось, что сквозь свои очки Марго смотрит на меня.

— Как твоя рука?

— Ооо, Алёша, ты, оказывается, джентмун. До свадьбы заживёт.

— Батюшки-святы, как? Как такую остроумную, преисполненную яда мадам ещё не взяли замуж?

— Хаха! Вы сами — тот ещё хохмач! Не боитесь моего яда-то?

— У меня найдётся противоядие, и не с такими змеями дело имел.

— Я вот не возьму в толк, Алексей. Это ты мне комплимент делаешь или оскорбляешь?

— Мы сравняли счёты! Теперь и вы меня не понимаете! А то всё я недоумеваю от ваших выходок!

— И вспять мы на вы… Чего это ты вдруг повеселел? Ещё пару часов назад был чернее тучи, а теперь сияешь, как медный пятак.

— А я, дорогая подруга жены, эмоции выплеснул по твоему совету.

— Корф, ты пьян что ли?

— Какая же ты, фрау Ротенберг…токсичная.

— Токсичная? Что это ещё значит? Мой немецкий разум отказывается понять тебя.

— Вредная, токсичная, ехидная. Почти одно и то же. Вот всё тебе не так: плохо мне, нервный я — не нравится, хорошо мне, радостный я — тоже не устраивает. А я просто отпускаю любимую жену, как ты там сказала? Кажется, со светлой лёгкой радостью на сердце.

— Я посмотрю, память у тебя хорошая.

— Пока не жалуюсь, даже, несмотря на ушиб головы.

— Как твоя голова?

— До свадьбы заживёт, Маргарита Эдуардовна. А вот у тебя рука болит, и чего ты только строишь из себя феминистку, сильную, независимую? Я же вижу, как ты рану придерживаешь. Это вполне нормально — быть слабым и живым человеком.

— Что же ты Нике не давал быть живой и слабой со своим дурацким брачным договором? Знаешь, почему моё настроение рядом с тобой постоянно меняется? Потому что, если бы не пункты твоего verdammt брачного договора, то Ника бы пришла к тебе за помощью! И мы сейчас не поминали её!

Марго не на шутку разозлилась, испепелив меня взглядом сквозь свои солнцезащитные очки, она убежала с поминок, при этом мощно хлопнув входной дверью.

— Алексей, как это тебе удалось нашу рыжую бестию до слёз довести?

— Илларион, до каких там слёз? Наша фрау опять на меня наорала, у неё привычка что ли?

— Серьёзно говорю, Маргарита пронеслась мимо меня, вся в рыданиях.

— Поделом ей. Тоже мне нашлась Бог и судья в одном лице.

Мой Лёвушкин-друг нахмурился и вновь стал Лёвушкиным-майором, серьёзным стражем порядка. Взгляд его то ли серо-голубых глаз, то ли тёмно-карих стал глубоким, тяжёлым. Я так и не понял, какого они истинного цвета, так как цвет глаз Иллариона менялся в зависимости от освещения и цвета его одежды. Он негодующе вздёрнул свой острый подбородок, задумчиво потёр высокий лоб и напряжённо сжал изящные, красивые губы так, что они отвратительно побелели.

— Алексей, я всё понимаю. У меня самого не сложились отношения с Маргаритой с первого дня знакомства, точнее у неё со мной. Но фрау Ротенберг — женщина. Одинокая женщина в чужой стране. Тем более, если ты помнишь, она находится под программой по защите свидетелей.

— Илларион, а чего её защищать? Она сама, кого хочешь, доведёт или угробит. Знаешь, я человек тактичный и деловой и рамки в общении не перехожу, по личностям чужим не прохожусь. Но и терпение у меня не ангельское. Почему я должен был все похороны терпеть выходки Маргариты Эдуардовны?

— Никто никому ничего не должен. Но ты мог, хотя бы потому, что она стояла там под дулом пистолета.

— И что ты мне предлагаешь, побежать за ней и на коленях молить о прощении?

— Нет, не надо драматизировать. Её охраняют специальные сотрудники органов внутренних дел. Но пожалуйста найди с ней общий язык или хотя бы соблюдай нейтралитет. Ты же — мужчина, вот и руководствуйся холодным разумом. А Маргарита — женщина, у неё всегда эмоции будут брать верх.

— Постараюсь. У тебя как с расписанием? Я хочу завтра поехать в «Вареничную», побеседовать с официанткой Милой, камеры бы в кафе проверить, если, конечно, опять записи не подчистили. И я бы на реку съездил, своим взглядом окинул место преступления.